Немецкий поэт и переводчик Генрих фон Гюнтер так описывал поэтессу Елизавету Дмитриеву: «Она была среднего роста, скорее маленькая, довольно полная, но грациозная и хорошо сложена. Рот был слишком велик, зубы выступали вперёд, но губы полные и красивые. Нет, она не была хороша собой, скорее – она была необыкновенной, и флюиды, исходившие от неё, сегодня, вероятно, назвали бы «сексом».
Окончание. Начало >>>
Она быстро загоралась, влюблялась сама и влюбляла в себя мужчин. Но ей не хватало хладнокровия и рассудительности, поэтому отношения с мужчинами не приносили ей радости. А её запутанные отношения с Гумилевым и Волошиным, принесли страдания всем троим.
В роман с Гумилёвым она бросилась, как в омут с головой, его чувство было столь же пылким.
Вот, какие строки он написал в подаренном ей альбоме:
Не смущаясь и не кроясь,
Я смотрю в глаза людей.
Я нашёл себе подругу
Из породы лебедей.
И это при том, что в течение нескольких лет, начиная с 1903 года, Гумилев был влюблён в гимназистку Аню Горенко, будущую поэтессу Анну Ахматову. Горенко в то время была влюблена в другого человека и отказывала Гумилёву, а однажды даже разорвала уже заключённую с ним помолвку.
Так что раненое сердце Гумилёва, вероятно, надеялось залечить раны в отношениях с Дмитриевой. Но, увы! Лиза, несмотря на то, что была полной противоположностью Анне, причинила Гумилёву не меньшую боль. Девушку неумолимо тянуло к Волошину.
Елизавета Дмитриева писала в своей «Исповеди» Об Ахматой, Гумилёве и о себе:
«Я вернулась (из Коктебеля) совсем закрытая для Н. С., мучила его, смеялась над ним, а он терпел и всё просил меня выйти за него замуж. – А я собиралась выходить замуж за М. А. – Почему я так мучила Н. С.? – Почему не отпускала его от себя? Это не жадность была, это была тоже любовь. Во мне есть две души, и одна из них, верно, любила одного, другая другого. О, зачем они пришли и ушли в одно время!
После дуэли я была больна, почти на краю безумия. Я перестала писать стихи, лет пять я даже почти не читала стихов, каждая ритмическая строчка причиняла мне боль; – я так и не стала поэтом – передо мной всегда стояло лицо Н. Ст. и мешало мне. …До самой смерти Н. Ст. я не могла читать его стихов, а если брала книгу – плакала весь день. После смерти стала читать, но и до сих пор больно».
Летом 1909 года, когда Дмитриева проводила время на даче Волошина в Коктебеле, им в голову пришла мысль о литературной мистификации. Тут же был придуман псевдоним и очерчен образ таинственной испанки Черубины.
Кстати имя Черубины было взято из рассказа Брета.
И как уже говорилось выше, успех стихов Черубины был ошеломляющим, но покрывало тайны было сорвано Гюнтером, случилось это неумышленно, так как у Гюнтера с Елизаветой были дружеские отношения, она даже посвятила ему одно из своих стихотворений — «Дымом в сердце расстелился ладан».
Но именно Гюнтер, на мой взгляд, не слишком-то честно выведал у Елизаветы тайну испанки и рассказал об этом Михаилу Кузмину.
Кузьмин не любил вообще всех женщин, а Черубине он не смог простить её популярности и внимания оказываемого её творчеству многими поэтами и поклонниками, поэтому он немедленно рассказал Маковскому, кто скрывается за маской Черубины.
«Эпоха Черубины де Габриак» завершилась не просто разоблачением мистификации, но и ссорой, закончившейся дуэлью между Николаем Гумилёвым и Максимилианом Волошиным. 19 ноября 1909 года в мастерской художника А. Я. Головина М. Волошин при всех, то есть публично дал пощёчину Н. Гумилёву.
А 22 ноября на Чёрной речке, где стрелялся на дуэли А.С. Пушкин, состоялась дуэль двух поэтов, двух бывших друзей.
К счастью, и Волошин, и Гумилёв промахнулись, никто не получил физических увечий, и пострадала только их гордость, так как в Петербурге долго насмехались над этой дуэлью.
Власти сочли виновником дуэли Гумилёва, и он получил неделю домашнего ареста, Волошин отделался одним днём ареста. А Елизавета Дмитриева впала в тяжелейшую депрессию.
Марина Цветаева, на мой взгляд, несколько пристрастно писала об этой истории так:
«Жила-была молодая девушка, скромная школьная учительница Елизавета Ивановна Дмитриева, с маленьким физическим дефектом — поскольку помню — хромала… В этой молодой школьной девушке… жил нескромный, нешкольный, жестокий дар… Максимилиан Волошин этому дару дал землю, то есть поприще, этой безымянной — имя, этой обездоленной — судьбу. Как он это сделал? Прежде всего он понял, что школьная учительница такая-то и её стихи — кони, плащи, шпаги — не совпадают и не совпадут никогда… Как же быть? Во-первых, и в главных: дать ей самой перед собой быть, и быть целиком. Освободить её от этого среднего тела — физического и бытового, — дать другое тело: её. Дать ей быть ею! Той самой, что в стихах, душе дать другую плоть, дать ей тело этой души. Какое же у этой души должно быть тело? Кто, какая женщина должна, по существу, писать эти стихи, по существу, эти стихи писала? Нерусская, явно. Красавица, явно. Католичка, явно. Богатая, о, несметно богатая, явно…, то есть внешне счастливая, явно, чтобы в полной бескорыстности и чистоте быть несчастной по-своему».
(Марина Цветаева в воспоминаниях «Живое о живом»).
Сама Елизавета Дмитриева настолько искренне и сильно вжилась в образ Черубины, что так и не смогла расстаться с ним до конца своих дней.
26 мая 1916 года она писала М. Волошину: «Черубина для меня никогда не была игрой», и ему же 12 июля 1922 года: «Я иногда стала думать, что я — поэт. Говорят, что надо издавать книгу. Если это будет, я останусь «Черубиной», потому что меня так все приемлют и потому что всё же корни мои в «Черубине» глубже, чем я думала». И в то же время её одолевают сомнения: «Я, конечно, не поэт. Стихов своих издавать я не буду и постараюсь ничего не печатать под именем Черубины» (из письма М. Волошину 1923).
Вскоре после разоблачения в 1911 году она вышла замуж за Всеволода Васильева, как и обещала ему когда-то. После замужества Елизавета взяла фамилию мужа и стала Васильевой.
Васильев к этому времени уже был инженером-мелиоратором или гидрологом. Больше о нём не сохранилось никаких биографических данных, для истории Всеволод Васильев остался мужем Елизаветы Дмитриевой.
Супруги уехали в Туркестан, потом много путешествовали. Побывали в Грузии, Финляндии, Германии и Швейцарии.
Поездки по большей части были связаны с делами «Антропософского общества», которому Елизавета отдала много времени и сил.
Хотя с 1915 года она снова начала писать стихи.
Но они стали иными, приобрели искренность взамен стилизации, в них появились новые интересные образы и проявились собственные искания поэтессы, её восприятие жизни и поиск смысла.
В 1921 супруги Васильевы были арестованы и высланы из Петербурга. Причиной ареста стало их дворянское происхождение.
Елизавета с мужем оказались в Екатеринодаре (теперь Краснодар), где познакомились с Самуилом Маршаком, руководившем в этом городе объединением молодых поэтов.
Вместе с С. Маршаком Елизавета принялась за работу над детскими пьесами. Позднее этот сборник переиздавался четыре раза. Последнее издание — Е. Васильева и С. Маршак, Театр для детей, 4 изд., Л., 1927 год/
Вернувшись в Петроград. Маршак вызвал туда и Елизавету. Родному городу на Неве она посвятила некоторые из своих стихотворений — «Там ветер сквозной и колючий…», 1921год, «Всё то, что так много лет любила…», 1922 год.
В июне 1922 года Елизавета работала в литературно-репертуарной части Петроградского ТЮЗа, в 1923 году занималась так же переводами с испанского и старо-французского. Старо-французская повесть в стихах «Мул без узды» Пайена из Мезьера была опубликована только в 1934 году А. А. Смирновым, когда Елизаветы уже не было в живых.
Дмитриева-Васильева написала так же повесть для детей о Миклухо-Маклае «Человек с Луны».
Затем она окончила библиотечные курсы и с 1926 года служила в Библиотеке Академии Наук.
.К сожалению, жила поэтесса в тяжёлое время, можно даже сказать страшное. С 1921 года дома у Васильевых производили обыски, стали мучить вызовами в ГПУ, в 1926 году начались гонения на русских антропософов и через год Елизавету Ивановну вместе с мужем отправили в ссылку в Ташкент на три года.
Оттуда она писала Волошину 8 сентября 1928 года: «Ты всегда помни, Макс, что я тебя люблю». И в январе 1928 года: «…так бы хотела к тебе весной, но это сложно очень, ведь я регистрируюсь в ГПУ и вообще на учёте. Очень, очень томлюсь… Следующий раз пошлю стихи… Тебя всегда ношу в сердце и так бы хотела увидеть ещё раз в этой жизни». Однако это письмо оказалось последним.
О смерти жены Волошину сообщил Всеволод Васильев, муж Елизаветы. А самой поэтессе дожить до конца ссылки было не суждено.
В ссылке Елизавета Ивановна под влиянием близкого друга последних лет, китаиста и переводчика Ю. Щуцкого, в 1927 году создала ещё одну литературную мистификацию – китайского поэта и «философа Ли Сян Цзы», сосланного на чужбину «за веру в бессмертие человеческого духа».
От имени этого вымышленного поэта она написала цикл чудесных, буквально прозрачных стихотворений семистиший «Домик под грушевым деревом».
Вероятно образ поэта Ли Сян Цзы был последним подарком судьбы посланным судьбой поэтессе в её последний год жизни.
Умерла Елизавета Ивановна Васильева (Дмитриева) от рака печени в ташкентской больнице им. Полторацкого и похоронена на Боткинском кладбище в Ташкенте. В настоящее время, как это ни прискорбно, местоположение могилы поэтессы числится неизвестным.
Золушка
Утром меркнет говор бальный…
Я – одна… Поёт сверчок…
На ноге моей хрустальный
Башмачок.
Путь, завещанный мне с детства,
Жить одним минувшим сном.
Славы жалкое наследство…
За окном
Чуждых теней миллионы,
Серых зданий длинный ряд,
И лохмотья Сандрильоны –
Мой наряд.
(Елизавета Дмитриева)
Comments are closed, but trackbacks and pingbacks are open.