Боль, даже самая сильная, с годами становится терпимей
Когда на улице проливной дождь, когда холодный ветер гонит в убежище, в которое тебе совсем не хочется идти, вот тогда ты задумываешься о смысле жизни и о своём предназначении в ней. Для чего приходит в этот мир женщина, для чего пришла ты? И ответ лежит на поверхности. Для тепла и уюта, для создания семьи, для рождения детей. Чтобы было к кому прижаться в ненастные дни и поведать свою боль. Чтобы был дом, в котором тебя всегда ждут. А дом, встречающий пустыми темными зеницами, неухоженный из-за нелюбви к нему становится на самом деле неприглядным. И ты невольно заглядываешь в чужие окна, призывно горящие светом надежды, за которыми живёт счастье. Там чужая жизнь со своими бедами и радостями, но всё-таки жизнь.
Роковая нелепость
Раньше в этом доме звучал детский смех и пахло пирогами с клубникой. Ольга так любила возвращаться сюда после тяжелого рабочего дня. Здесь была её жизнь, её истинное предназначение. Быть матерью. В этом молодая женщина и видела весь смысл своего существования. А ещё огромную ответственность. Едва раздевшись и умывшись, она тут же бежала на кухню, чтобы успеть приготовить ужин.
– Катюшка, зайка, моя, девочка родная, ты уже пришла?
– Мамочка, а мы с папой кошечку видели, такую беленькую, вот такую,– девочка сводила вместе ладошки, и на пухлых в ямочках щечках появлялся довольный румянец.
– Да ты сама моя кошечка, сладенькая, – Ольга прижимала к себе дочь, и сердце замирало от умиления и любви. – Давайте уже раздевайтесь, ужин остывает.
Боже, как же она была счастлива. Любимый муж, словно куколка дочь и это всё было её, её смыслом и глубокой безоблачной наполненностью. Всё рухнуло в одночасье. Ольга прошлась по комнате, заглянула в спальню дочери. Как давно она сюда не входила. Кроватка, заправленная атласным покрывалом, куклы, расставленные на полочке, огромные мишки и зайки, сидящие в углу. Они словно ждали своего часа, свою хозяйку, которая возьмет их к себе на ручки и прижмет к груди. Они тоже любили этого милого ребёнка, это непосредственное чудо с большими синими глазами, обрамленными огромными пушистыми ресничками. Которые уже больше никогда не откроются и больше никогда не зазвенят от беззаботного детского смеха стены этой комнаты. Никто и никогда не произнесёт так нежно и проникновенно: «мамочка».
У Ольги подкосились ноги, и она невольно присела на кроватку, еще хранившую тепло и невесомую тяжесть маленькой девочки, её кровинки. Ольга не обращала внимания, как сначала скупые слезы, превращавшиеся в нескончаемый солёный поток, сами по себе стекавшие к губам, пропитывали болью всё ещё не успокоенное сердце. Боже, как она смогла только вынести этот удар, этот жестокий и несправедливый рок судьбы? А ещё она не понимала, за что. И не верила, что это происходит с ней, вот кажется, сейчас проснётся и всё опять вернётся на свои места. И это сокровенное «мама» и взгляд в самую душу. Но она не просыпалась, потому что до сих пор не могла толком уснуть. Теперь она была счастлива только во сне, в том небытие, в которое проваливалась ненадолго и просыпалась с мыслями о непоправимом. Зачем она ещё здесь, для чего? Кроме пустоты и досады от самой себя Ольга ничего не испытывала. Она уже больше не кричала, как раньше, судорожно прижав к себе голубенькое платьице, пахнущее её ребёнком. Она вновь и вновь шептала родное имя, до крови кусая губы, и чувствовала, что с каждой каплей уходит и её уже никому не нужная жизнь.
«Я никогда не буду старой»
Беда приходит в одночасье, горе в долю секунды. Когда ещё не осознаешь, что свершилось что-то ужасное и непоправимое, оно уже есть и оно произошло. И от этого никуда не деться и главное некуда. Говорят, что Бог даёт человеку столько испытаний, сколько он сможет выдержать. «Неужели я двужильная, – с судорожным всхлипом думала Ольга. – Я больше не могу, Господи, хватит! Если нет, возьми лучше меня, но не мучай же так. Нет больше сил». А силы и, правда, то покидали её, то возвращались, чтобы снова напомнить о боли. Она даже в обморок не могла упасть, не смогла и уснуть после успокоительной и сонной дозы уколов, которые сделал врач «скорой помощи», в глазах которого Ольга не прочла сочувствия, ничего. Она уже и не видела ничего перед собой, и мир воспринимала через призму боли, давящую, но никак не убивающую её. «Я тоже хочу умереть, не трогайте меня, не шевелите!» – проносилось в воспаленном мозгу. – Нет, я сначала хочу увидеть мою крошку, покажите мне её. Это неправда. Я не верю!» Геннадий, её прежде родной и вдруг ставший чужим муж, успокаивающе гладил Ольгу по руке, щекам, пытаясь вытереть поток нескончаемых слёз. Тщетно. Ольга отстраняла его руки: «Уходи, не могу тебя видеть. Это ты убил нашу дочь, мою дочь. Господи, как же я тебя ненавижу! Уходи!» Ольга билась в судорогах, не понимая, что говорит. Да и зачем? К чему слова, когда кругом пустота. Сумрачно надвигающаяся на неё. «За что?»
Никто не знает ответ на этот вопрос, никто не вернёт невозвратное, непоправимое, нелепое и ужасное. В ушах до сих пор скрежет автомобильных шин и детский испуганный крик: «Мама!» Пятилетняя Катенька так и не пришла в сознание. Водитель с места происшествия скрылся. Вернее, это была женщина, ведь Ольгину дочь сбили на её собственных глазах. Они переходили дорогу по светофору, горел зеленый свет. Как же Ольга ненавидит этот мерзкий цвет. И ту женщину, наверное, тоже чью-то мать, так бездушно оставившую на дороге её девочку. Жаль, Ольга не видела её глаз. Как она сама-то теперь живёт с этим? Или забыла? Ольга тогда не успела понять, что случилось. Это был выходной день. Они всей семьей ходили в зоопарк. «Мама, мамочка, смотри, какие смешные обезьянки», – Катюшка заливисто смеялась, тыкала пальчиком на забавных животных. Её дочь росла непосредственным ребёнком. Она не могла лукавить, была искренна и всегда говорила то, что думает. Иногда ставя мать в неловкое положение: «Мама смотри, какая старая некрасивая бабушка». Пожилая женщина обижалась и выговаривала девочке: «Посмотрим, вот когда ты состаришься, какая будешь». Катя смеялась в ответ: «Я никогда не буду старой. Никогда». И оказалась права.
Это была какая-то доля секунды, ведь Геннадий держал дочь за руку, и Катя вдруг вырвалась, забегая вперёд, когда уже проезжая часть, казалось бы, кончилась. Тот день Ольга помнит с трудом. Сон, нелепый, глупый, нет, страшный. Так не бывает. Бывает, но не с ней. Очень долго не приезжала «Скорая». Всё против них. Ольга прижимала к себе дочь: «Катя, Катюша, открой глазки, открой, тебе сильно больно? Ну, потерпи, не бойся, я с тобой». Ольга прижимала к себе ребёнка, не в силах помочь, пытаясь вобрать всю боль, сквозящую в родных и ставших вдруг какими-то недетскими глазах. «Мамочка, не плачь». Катюша с усилием сжала веки, как раньше, когда чего-то очень сильно боялась и больше Ольга никогда уже не видела тот яркий цвет неба. Муж всё же ушёл, ушёл сразу после похорон. Она не могла его больше видеть. Не могла и не хотела. Геннадий особо и не противился. Молча собрал вещи, не выясняя отношений. И ушёл.
Как же слаб этот сильный пол. Ему бы поддержать жену, помочь, но сам, замкнувшись в своём горе, он просто ушёл. «И хорошо, что ушёл. Мне так легче», – считала Ольга. Но никогда она не думала, даже представить себе не могла, что тот и правда уйдёт, так спокойно, как будто и ждал этого всегда. «Предатель», – проносилось в голове у Ольги, и она не понимала, как такое возможно. Или возможно? Наверное, в жизни всё возможно, раз в ней происходят такие жуткие вещи. Вот и это возможно. Сама же выгнала. Но неужели Генка не понимал, что ей тяжелей вдвойне и вместе боль переносить легче? «Предатель, что можно от него ожидать? Он всё равно рано или поздно предаст. И вот – получай». Выплакав последнюю слезинку, Ольга встала с Катюшкиной кровати и уже другими глазами обвела комнату. То святое место, где она некогда была так счастлива. «Доченька, я не уйду от тебя. Всё тут будет по-прежнему. Вдруг ты придёшь и захочешь поиграть с этим мишкой?» Ольга взяла тряпку и принялась за уборку. Она уже безбоязненно передвигала вещи, что-то говоря Кате.
И ей вдруг стало легче. Казалось, что её девочка всё слышит и видит и даже как бы обрадовалась, что мама наконец-то зашла в её комнату и заговорила с ней. Ольга вдруг почувствовала некое неуловимое движение воздуха, и легкое прикосновение к её щеке. Ей неожиданно показалось, что дочь поцеловала её. Ольга невольно улыбнулась впервые за пять лет, и ей стало легче. Горе уже не стало таким давяще тяжелым, оно растворилось в ней, наполняя сердце новым смыслом. Смыслом чего-то необъяснимого и пока не понятного, но ради которого нужно жить. Ольга отдернула штору, посмотрела в окно. По стеклу медленно стекали последние капли проливного дождя. Даже немного выглянуло солнышко. «Скоро от непогоды и следа не останется», – легко подумалось женщине, и она ещё раз вздохнула. И удивилась, что наконец-то смогла задышать в полную силу. Силу, которая вновь возвращалась к ней. Что ж, дождь прошёл. Вот и в душе у Ольги после нескончаемого потока слёз наконец-то появилась полоска чистого света. Цвета синего неба, напоминавшего глаза любимой дочери.
Comments are closed, but trackbacks and pingbacks are open.