Вишенка

Лето, жара, каникулы в деревне, мне 12 лет. С соседкой Танюней, моей ровесницей, и ее братом Женькой хороним воробья. Усопший заботливо уложен в коробочку из-под дедова компаса, украшен цветами и обрывками кружева. Мы преисполнены скорби — по поводу кончины птахи, и праведного гнева – по отношению к коту Ваське, виновнику гибели…

Прерванная церемония
На самом деле никакой трагедии нет: ни я, ни Танюня с Женькой не знали покойного при жизни, воробей – законный «трофей», отобранный у Васьки. Хвостатая бестия прошмыгнула в сарай, надеясь слопать там добычу, и была застигнута врасплох. Ваську пристыдили и отшлепали в воспитательных целях, воробья решили проводить в последний путь с почестями – все равно заняться решительно нечем. Нет, конечно, можно пойти на речку искупаться. Но для этого нужно разрешение бабушки Танюни и Женьки – десятипудового надзирателя, ни на шаг не пускающего нас дальше двора. Чтобы получить высокое дозволение побарахтаться в ближайшем водоеме, надо найти взрослого, который приглядывал бы за нами. Увы, все на работе, и мы вынуждены изнывать от жары и безделья, устраивая похороны воробью. Этак мы скоро кузнечиков начнем на тот свет провожать…

— Танька, Наташка, Женечка! Где вы, ребятки? Гена пришел! – кричит бабушка с крыльца, где она обычно сидит после обеда, звонко щелкая свернутой газетой надоедливых мух.

…Гена!.. Я его терпеть не могу, но на данный момент он – наше спасение. Ему уже 15 лет, и есть призрачная надежда, что с ним толстая мучительница отпустит нас на речку. Интересное дело: бабушка держит Танюню с Женькой в ежовых рукавицах, увесистые шлепки по мягкому месту перепадают и мне – по-соседски щедро, за баловство. Но когда на пороге возникает Генка, бабушка превращается в мед и сахар. «Геночка то, Геночка се, может, пообедаешь с нами? Как здоровье мамы?» — тьфу, слушать противно. И за что ему такая милость? Ладно, неважно, лишь бы отпустили купаться. Похороны экстренно «сворачиваются», в дверном проеме вырастает фигура Гены.

…Он красивый паренек. Высокий, стройный, смуглый. Каштановые вихры во все стороны, чуть заметная родинка над верхней губой и глаза… Глаза у него просто девчоночьи: огромные, карие, в обрамлении густых изогнутых ресниц. Не глаза, а вишни…

— Привет честной компании! Чем занимаемся? Ого, откуда столько цветов и перьев?! – Генка возвышается над нами, уставив руки в боки. Ненавижу, когда он в таком настроении – насмешливый и дерзкий. Танюня пунцовеет и лепечет:
— Мы тут воробья хоронили…
— Воробья? Ну вы даете! Хотя… Чего еще ожидать от такой малышни? – Генка вовсю потешается над устроителями церемонии. – Я даже знаю, кто затеял похороны!
У меня внутри все сжимается, сейчас случится страшное. Так и есть.
— Наташка, а что это ты притихла, как мышка? Ну, твоя идея? Что ты еще придумала? Может, лягушачью свадьбу?
Танюня с Женькой, предатели, хохочут так, что, кажется, вот-вот лопнут. А ведь еще пять минут назад укрывали покойного одеяльцем из носового платка…

Как же я ненавижу этого Генку! Выцарапать бы ему глазищи, отметелить почем зря, укусить за ухо! Ну почему, почему он всегда издевается только надо мной? Гордо отвечаю:
— Гена, ты хоть и взрослый, но дурак. Я с тобой не разговариваю. И видеть тебя не хочу!
Думаете, он обиделся? Засмеялся и выкинул совершенно уж немыслимый по подлости фортель:
— Не хочешь – не надо, дело твое. Ну, детишечки, кто идет со мной на речку? Бабушку беру на себя, цепляйте на голову панамки. Женька, не забудь мячик.

Эти два предателя радостно завозились, кинулись переобувать сандалики и разыскивать Женькины плавки, а я надулась как сыч. Все, друзей не осталось, вокруг одни враги.
Генка, пользуясь моментом, повторяет излюбленную выходку:
— Наташ, а я тебя люблю!..
Я не реагирую, зная, что сейчас последует мерзкое продолжение «…бить по башке кирпичом!» Но сегодня продолжение что-то запаздывает, Генка сопит и смотрит исподлобья, а я чувствую, как пылают щеки. И тут вбегает Женька, победоносно размахивая найденными плавками. Генка удаляется, я торжествую. Ага, не успел сказать про «по башке кирпичом!» Или не захотел?..

«Сыночек-звоночек»
Процессия толпится у крыльца, на котором восседаем мы с бабушкой. Раздаются последние наставления:
— Геночка, ты повнимательней смотри за Женей. Он у нас еще несмышленыш (это в восемь-то лет!), если не позвать вовремя на берег – будет купаться до посинения.
Генка щурится на солнце, покорно кивает и рассыпается бисером:
— Баб Зой, да вы не волнуйтесь, все будет в порядке. Наташка, а ты чего сидишь? Особое приглашение требуется?

Вот он, сладкий миг мести! Сейчас ты пожалеешь, что смеялся над воробьиными похоронами.
— А я не пойду с вами, я с бабушкой останусь.
У бабушки Зои, не готовой к такому обороту, отвисает челюсть, а Танюня, доселе пританцовывавшая с резиновым кругом под мышкой, каменеет – не перегрелась ли подружка часом на солнышке? Отказаться от похода на речку – это ж каким дурнем надо быть? Генка обескуражен, мне и самой до зарезу охота сорваться с невыносимо горячей лавочки и пойти с ними. Но уступить Генке – никогда, сижу как приклеенная. Генка пожимает плечами, процессия удаляется.

…Бабушку клонит в сон.
— Баб Зой! Ты спишь?
— Нет, деточка, разве что вздремнула минутку.
— Ба, а почему ты такая ласковая с Генкой?
— А ты чего спрашиваешь? Никак влюбилась?
— Вот еще… Нужен он мне, как рыбке зонтик.
— Влюбилась, а как иначе… Танька моя аж расцветает, как видит его. А он все вокруг тебя вьется. Хороший он мальчишка, добрый. Надо ж, как не повезло, сколько горя ему выпало. Мамка больная, отец – так, не отец, а одно название, не живет с ними. Дядя Сережа, мамкин брат – тот и вовсе дурачок.

— А почему у них все так плохо? Ну, почему все больные – и мама, и брат ее?
— Ох, Наташка, любишь ты ума пытать… Бабушка его и дедушка – двоюродные брат и сестра, вот откуда все беды…
— Не поняла.
— И не поймешь, вы еще не проходили в школе. Давно это было… Я в девках ходила, дед наш – видный жених был! — провожал меня да обхаживал. Женихались-невестились, как же иначе… Глядим, а Вера – бабушка Гены – на танцах все с Иваном рядышком держится. Мы и внимания поначалу не обращали, думали, по-родственному они дружат, отцы у них – родные братья, вот и ребятки ладят между собой. Да уж, поладили, да не в том смысле. Как кто из ребят Веру танцевать зовет, Ванятка коршуном на ухажера набрасывается, никого к ней не подпускает. А потом и вовсе жениться на ней вздумал. Уж как мамки-батьки ни отговаривали их и родительского благословения ни давали, да им все нипочем. Поженились на свою голову…

Нельзя, детонька, чтоб близкие родственники между собой женились и деток заводили – ущербные детки получаются. Так и вышло. Первой Вера родила Ниночку – маму Гены. Красивая девочка, крепенькая, румяная, что яблочко наливное. А как стала подрастать, тут и поняли, что девчушка ума-то, прямо скажем, невеликого, со странностями. То смеется, то плачет, одно слово – малахольная. Потом Сережа на свет появился. Уж и намаялась с ним Вера! Болезненный, хилый… Чуть малейший сквознячок – у Сережи жар, искупается с ребятами в речке – месяц ангиной мается. Да и глупенький парнишка получился, дурачок, иначе не скажешь. Нина, хоть и сама не семи пядей, все побашковитей будет.
— Бабушка Зоя! А как же они среди людей живут? Их же в специальной больнице с решетками держать надо!

— За решетками, детонька, только злодеев держать надо да убивцев… А Ниночка с Сережей – добрые, ласковые, как телята, худого слова не скажут. Ниночка как школу закончила, так замуж вышла. Только мужик ей дурной попался, злой. Видел же, что не Елену Премудрую в жены берет, чего бесился? Первый год прожили они ни шатко ни валко, а как Гена родился, так и началось. Бил муж Ниночку смертным боем, уж ему и тесть, и теща глаза кололи, пошто так ее тиранишь? А он побагровеет и орет: «Дура она никчемная, уму-разуму ее учить надо!» Научил, пес окаянный. Как-то раз снова затеял свои уроки иезуитские, ударил по спине, а Ниночка, сердешная, увернулась, да неловко. Поскользнулась, упала… Видать, сильно приложилась – ноги у нее отнялись. Вот уж лет восемь не встает она…

— Ой, а как же Гена? Кто с ним уроки делает и обед ему готовит?
— Да бабушка с дедушкой и заменили ему мамку. Отец Генкин на север уехал, а Вера с Иваном забрали к себе дочку больную и внучка. Души в нем не чают, и немудрено: добрый парнишка в Нину, да и мозговитый, не взял его недуг, который у матери и у дяди. А как Нина любит своего Геночку! Уж он и покормит ее, и расчесаться-одеться поможет. Она его Вишенкой зовет – видела, глазищи какие у парня? А в прошлом году Вишенка мамку свою от смерти спас…
— Как, баб Зой?
— Да муж ее, чтоб ни дна ему, ни покрышки, приехал с Севера, зашел навестить. Вера в магазине была, Иван на работе, Генка бегал с ребятами где-то, в общем, одна Нина дома оказалась, лежала в своей комнате. Тут этот нелюдь пришел… Не знаю, какая муха его укусила, что он такое затеял! Говорили, керосин он по дому расплескал и поджег – от Нины избавиться хотел, а сам огородами убежал. Да только люди видели его, как уходил… Спохватились, из дома Веры и Ивана дым валит! Кинулись спасать Нину, а уж ее Гена тащит. Нина от болезни грузная стала, так он ее на простыне тянет по траве и приговаривает: «Все будет хорошо, мамочка! Ты не сгоришь, все будет хорошо!» А она улыбается: «Сыночек-звоночек мой, вишенка моя!»

Так что не обижай его, детонька, много ли он доброго в жизни видел? А то, что дразнит-задирает он тебя — так любит же! По-другому сказать не умеет, да и стесняется…

Продолжение не следует
Наша троица возвращается после купания. Танюня и Женька искрятся от радости, Гена всем видом изображает безразличие. Проголодавшихся брата с сестрицей бабушка уводит в дом – переодевать к ужину, я выношу кружки с молоком и пряники. Генка делает глоток и, облизывая белые усики над верхней губой, хитро улыбается:
— Наташка, мы не договорили! Я тебя люблю…
И чтобы мерзкое продолжение больше никогда не прозвучало, я играю на опережение:
— А я знаю, Вишенка… И я тебя люблю.
Молчим, глядя глаза в глаза. Оба не выдерживаем и хохочем, расплескивая молоко белесыми кляксами…
Он тихо спрашивает:
— А на речку завтра пойдешь с нами?
— Да…
Набравшись смелости, выдыхает:
— А дружить со мной будешь?
— Да, Вишенка. А ты плавать меня научишь?!
— Конечно, научу! Не все ж тебе воробьев хоронить!

Вот ненавижу, когда он в таком настроении – дерзкий и насмешливый…

Исходная статья