Орден. Часть 2

— Ты сжег чайник!
Она смотрела на него с гримасой отвращения. По всему дому стоял запах гари. На кухне – дым.

— Сжег, — ответил он.
— Это уже третий!
— Я не считал.
— Зачем?!?
— Мне нравится запах огня… Тебе звонили. Молчали.

Она успокоилась вдруг, и Кирилл понял, что звонили не просто так.
— Почему ты решил, что обязательно мне?
Глаза ее выдавали, они не могли сосредоточиться на одном предмете. В лицо не смотрела.
— Может, и не тебе. Может, ошиблись. Несколько раз.
— Ты на что-то намекаешь? – она решила пойти в наступление.

Кириллу были известны все эти трюки. Но они не раздражали его, не злили. Он улыбнулся:
— Помнишь, как мы с тобой гуляли возле Лавры? Как я спрятался, а ты испугалась? А потом нашла меня, и мы с тобой первый раз поцеловались? А как я тебе цветы принес, а мне дверь твоя мама открыла?
— А ты растерялся… — у нее на глазах выступили слезы.
— И подарил их твоей маме!

Она плакала, прижавшись к нему.
— Кирюша… Мне кажется, что ты еще там. Что ты не вернулся. Ты другой какой-то…
— Ты меня не любишь больше? – спросил он.
Она подняла голову:
— Люблю! Кирилл… Я… Я не знаю…
— А он кто?
— Это не то, что ты думаешь. Он для меня вообще ничего не значит. И у нас с ним ничего не было, — добавила она слишком поспешно для того, чтобы это было правдой…

…Он возил директора завода. Работа была не пыльной, зарплата хорошей. Как-то раз Кирилл приехал домой раньше обычного. Увидел жену, что-то прячущую за спиной.
— Что это у тебя?
Она сделала заговорщицкое лицо:
— Эх, ты… Я хотела сюрприз сделать.
Протянула ему два билета:
— «Голубые береты», будут в «Ростке» выступать. Я думала, тебе приятно будет.
— Мне приятно, — он улыбнулся.
— На концерте много ребят будет, что там служили. Поболтаете. Что мне надеть?..

…Он встал на второй песне. Направился к выходу. Жена не поняла сначала. Догнала:
— Ты что?
— Ничего. Пойдем домой.
— Да что с тобою, Кирилл?
— Я хочу домой…

…Он сел напротив нее на диван. Она злилась на него, на скулах ходили желваки.
— Зачем мы ушли?
— Я хочу тебе кое-что показать.
Кирилл вышел из комнаты. Вернулся с металлической коробочкой. Раскрыл и достал что-то, завернутое в тряпицу.
— Что это? – спросила она.
— На, держи. Разверни.
Она развернула. Вскрикнула:
— Это что, медаль?!
— Орден.
— Это твой?!
— Мой.
— У тебя орден есть, а ты молчал все время?
Она была ошеломлена.

— Хочешь, я расскажу тебе, за что я его получил?
— Конечно хочу!
Слушай:
— У нас был лейтенант один. Вот как-то раз он ехал с водителем и возле дороги нашел сверток. Ну, поднимать что-либо не принято было. Но сверток кричал. В общем, ребенок там был маленький. Совсем кроха. Лейтенант ребенка поднял. И как он там оказался, одному Богу известно. Вот… И поехал в ближайший кишлак с этим свертком. Приехали они с водителем–солдатиком в кишлак. Вот, мол, забирайте ребенка. А местные женщины их насмерть забили деревянными мотыгами. Весь кишлак на них танцевал. Растоптали практически. Еще живых…

— Все, — она встала, — все, прекрати. Я не хочу больше слушать!
— Ты что? – Кирилл смотрел, не понимая, — я ведь еще до самого интересного не дошел. И вот мы с лейтенантом на связь выходим, а связи нет. На пути у них только этот кишлак был. Ну, ежу понятно, нужно туда идти. И мы пошли. Я был старшим разведотряда. Входим в кишлак, видим в пыли наших ребят. И знаешь, что мы с жителями сделали?
— Нет, — она зажимала уши, — все, Киря, успокойся.
— Да я спокоен, — он на самом деле, казалось, был абсолютно спокоен, — Так вот, слушай…

И он ей рассказал. Когда закончил, улыбнулся. Она больше не прижимала к ушам ладони. Она смотрела на него, дрожа всем телом.
— Что? Не верится? Не верится, что такое может быть? Может. И не такое бывало. Бывали уж совсем вещи… средневековые… Ты знаешь, я был обычным городским пареньком, читал книжки, гонял в футбол. Я в тебя влюбился, и мне казалось, что жизнь всегда будет такой – прекрасной, цветущей, радостной. Вот только, казалось, укреплю дух на войне и вообще мужчиной стану настоящим. Буду иногда, под коньяк и сигару, тебе рассказывать, как бы нехотя, о подвигах своих, о потерях военных. Не вышло. Не рассказываю. Сейчас рассказал, потому что понимаю – нам не жить вместе. И я не обижусь, если ты уйдешь. Я не тот, что был раньше. Я не тот паренек, который влюбился в тебя без оглядки. Я другой. Я чудовище какое-то…

Она ушла. Практически на следующий день она забрала вещи и переехала к родителям. А он остался один в своей квартире…

…Прошло семнадцать лет. На Подоле в модной картинной галерее проходила выставка работ современных мастеров. В зал вошла женщина. На лице ее было начертано ее «положение в обществе», ее благосостояние и годы, проведенные в излишествах и злоупотреблениях всеми смертными грехами. Такие лица, загорелые до цвета маринованной сливы, ухоженные, как у покойников, и высокомерные, как у египетских цариц, можно видеть на многих тусовках, званых вечерах и фуршетах. Там, где деньги слетаются к деньгам, там, где все свои.

Женщина с видом знатока передвигалась от работы к работе, оценивая взглядом картины и цены, под ними стоявшие. Цены радовали взгляд женщины, привыкшей к тому, что хорошие модные вещи должны стоить очень дорого. Вдруг женщина остановилась. Она смотрела на одну из работ, не в силах оторвать взгляда. На картине была она. Перед нею сидел человек, лицо которого она давно забыла. Старалась забыть изо всех сил. В руке у человека был орден.
— Как… — голос пропал.
Женщина откашлялась, подозвала жестом работника галереи:
— Как называется эта картина?
— «Ложь во спасение». Автор – Кирилл А.
— А он художник? Он известен?
— Конечно, — лицо работника галереи загорелось благоговейным светом, — он в Париже выставляется, в Лондоне, в Милане.

— А он сейчас… Где? – голос женщины дрожал.
— Он в Киеве сейчас.
— А как я могу его увидеть? У вас есть его телефон? Он здесь бывает?
— К сожалению, я не могу дать вам его телефон. Но он здесь бывает. Вечером здесь проводятся небольшие фуршеты, встречи художников. Он на некоторых присутствовал пару раз.
— Как попасть на эти встречи?
— К сожалению, никак, — лицо работника галереи выразило такое огорчение, как будто ему было очень жаль, что этой незнакомой женщине не попасть на встречу художников.
— Понятно… Спасибо…

…Она сидела в машине. Ждала. Курила без остановки. Сгустились сумерки. Она напрягала зрение, боясь пропустить его. К галерее стали съезжаться автомобили, из них выходили мужчины, женщины, но его видно не было. Когда она была готова отчаяться увидеть того, чье лицо давно стерла из своей памяти, на стоянку заехал небольшой джип черного цвета. Она почувствовала скорее, чем увидела. И выбежала из машины…

…Он изменился. Но выглядел прекрасно. Подтянутый, молодой, он явно выигрывал в сравнении с нею. Ее не спасали загар и косметика. По всей видимости, к вещам, без которых она уже много лет не могла жить, он был совершенно равнодушен. Он встал, как вкопанный, увидев ее. Узнал ее моментально. Так они и стояли друг напротив друга, и никто не решался начать разговор.
— Привет, — сказала она.
— Здравствуй, — ответил он.
— Ты – художник…
— Да…

Разговор не клеился. Не получалось похлопать друг друга по плечу, как старым приятелям, не получалось смеяться и шутить, выкрикивая «сколько лет, сколько зим!»
— Я видела твою картину…
— Какую? Здесь много моих картин…
— С орденом…
— А…
— Скажи… Почему такое название?
— А ты не поняла?
Она почувствовала, что сейчас расплачется. Она поняла, потому-то она здесь и сидит несколько часов. Она поняла, но не могла понять – почему?
— Почему, — он вздохнул, — ты ведь знаешь.
— Скажи…

— Я понял это давно, еще там, на войне. Когда твои письма стали приходить все реже. Я остро понял это на вокзале, когда увидел тебя на перроне. Я понял, что стал другим. И ты стала другою. И я понял, что любви больше нет… Но я не хотел, чтобы ты винила себя в случившемся.
— За что этот орден? – шепотом спросила она.
— Я в одиночку четыре часа удерживал блок-пост до прихода наших. Извини, мне пора. Я завтра улетаю утром…
— Я не виновата… — она уже плакала.
— Я знаю, любимая.
Он дотронулся до ее щеки, прикоснулся губами к ее мокрым глазам:
— Я знаю, любимая. Прощай…

Она стояла на улице и смотрела, как уходит человек, любивший ее когда-то. Как уходит единственный человек в ее жизни, который был способен на то, чтобы убить себя в глазах любимого человека. Она плакала, всхлипывая, как ребенок. Она провожала свою молодость, и смертная тоска поселилась в ее душе, взорвав весь ее мир, который она считала таким благополучным, таким сложившимся и правильным.
— Прощай, — тихо прошептала она, когда он исчез за дверью галереи…

Исходная статья